Рада и Терновник -- Live '97.
Юля Фридман о невышедшем первом варианте альбома Live 97 или "Концерт для саксофона в Терновнике"
I.
Эстрадным звездам, или футболистам, поклоняются за их известность, за то, что у них есть "фанаты"; на упаковках популярных товаров пишут --- покупайте нас, ибо мы популярны! Мелких кумиров интеллигенции любят за уютные масштабы, за хороший тон и ошущение элитарности. А за визионерами, такими, как Рада, идут --- удивленные.
Группа "Рада и Терновник" существует с начала 90-х. До тех пор Рада была отдельно, с песнями (тексты + мелодии) без аранжировки, а Терновника совсем не было. Едва появившись на свет, группа начала вести свое полумистическое существование: записи, какие были, по коммерческим каналам не распространялись, зато иногда всплывали, скажем, где-нибудь в Финляндии. Вероятно, на магнитную ленту (как правило, очень плохого качества) отчасти переходила магическая сила удивительного вокала, отчаянно вызывающая на себя великолепное бешенство инструментов... Случалось, что человек, прослушавший такую вот странную запись, становился, как одержимый: менялись привычки, обрывались знакомства, начинались лихорадочные поиски по всему свету авторов этой ни на что не похожей музыки --- а дело это непростое, потому что российский андерграунд глубок, и всякая рыба водится на собственной глубине. Разыскивались всякие мелочи: газетные заметки, фотографии, --- все, что могло служить целительным артефактом.
Группа записала всего два студийных альбома: "Графика" (1991) и "Печальные звуки" (1995). По звучанию, по идейно-чувственной динамике они заметно разнятся между собой --- и уж совсем не похожи на то, что делает "Рада и Терновник" в последние годы. Если определять коротко, "Графика" --- альбом откровенно языческий, "Печальные звуки" --- дрожание мутной, пасмурной пелены настоящего в такт потусторонней перекличке двух тысяч неродившихся Будд. Состав музыкантов, к слову, меняется соответственно. Сегодняшняя "Рада и Терновник" научилась преодолевать пресловутое настоящее: долги розданы сторицей, границы пройдены, прямая сворачивается петлей, измерения послушно перетекают друг в друга:
...между двух ступеней застыла нога,
и если захочешь шагнуть вниз,
надо сделать вверх четыре шага..." ---
нужно только знать, на котором камне заложить основу моста.
Это странная группа: почти все доступные рецензии на их записи и концерты выглядят записками путешественника. Всякая песня --- незаметно пройденная тропка, обрывающаяся в ничто; змея кусает свой хвост, и из заколдованного круга не выбраться. И мы поэтому оставим беспомощные попытки, и не будем рассуждать вообще, и не коснемся вопроса в частности: остановимся и посмотрим на воду, перегнувшись через перила моста. У подводных рыб большие глаза, а воздух для них, как зеркало.
II.
Родина --- Смерть.
Эти слова принадлежат Р.Неумоеву, православному бесу в пиджаке, принесшему в мир "Инструкцию по выживанию". Лицемерно-торжественное Memento mori христианских столетий, дорогая профессиональная охрана психопатичных магнатов, траурные марши нашей предгорбачевской юности ("Генеральный секретарь ЦК КПСС, Председатель Президиума Верховного Совета СССР, опять, к сожалению, скончался..."), пластиковые упаковки для мертвых трупов бывших теплокровных, прибывшие к нам из Америки... Человек --- тварь дрожащая, и много ли у него прав?
На записи Live'97, Радио Ракурс, одну из ключевых композиций Рада предваряет так:
Сейчас вы услышите самую радостную, бравурную песню, написанную группой за все годы ее существования. Она называется "Похороны". Ничего страшного в этом нет..."
К этому в кулуарах прилагается рассказ о буддийском монахе, явившемся на похороны матери. В то время, как прочие собравшиеся чинно рыдали над трупом, на монаха снизошло просветление, и он увидел свою мать живой --- но сияющей и свободно парящей в воздухе. Он обрадовался, стал ей улыбаться. Глядел он при этом, разумеется, в сторону от трупа, и даже куда-то вверх. Родственники и друзья возмутились: "Разве это сын? Хоронит почтенную женщину, а думает о своем!"
"Мы живого тебя хоронили,
В крышку гроба гвозди вбивали,
А ты смеялся над нами,
Наблюдая за нашей работой!
Говорил --- не приплетайте Бога
К вашим дурацким деяниям..."
Текст, при сухом прочтении по бумаге, отдает хрестоматийной старательностью --- как будто талантливой школьнице поручили написать в стихах репортаж об услышанном. Некоторые места в сочинении даже слегка абсурдны в своей дидактичности:
"Закопайте, но свечей не ставьте,
Хороните, но песен не пойте
Поминальных и молитвы не читайте
Над живым!.."
Ритмический рисунок хорош, спору нет, а идейная подоплека сомнительна. Говорят, что водоплавающая личинка стрекозы ждет окукливания, как смерти. А что бывает после смерти, никто из них не знает, потому что на сушу личинки не выбираются. Все так, но в случае с человеческим покойником тщательно буквальное толкование этой цитаты --- как в приведенном выше отрывке про поминальные молитвы --- звучит немного анекдотично. Дескать, не видите, что ли --- переехал этажом выше, а мусор, знаете, не убрал. Со всяким может случиться. Так что вы его в коробку спрячьте и закопайте, а то стухнет еще, вам же хуже. Да не шумите лишнего, зачем это, вдруг до начальства дойдет. А начальство тут ни при чем.
Словом, текст добротный, хороший, хоть не без странностей; не вранье, но и не убедительно.
Теперь --- как это поется.
Начинает гитара, и резким, насыщенным риффом бьет по щекам рыхлый воздух. И воздух сжимается, как под колоколом. И барабан, вступающий через пару тактов, уже вызывает в плотной атмосфере гулкое эхо: оно тише и мягче, и печальней, и горячего ритма ему не догнать. Бас играет, как гонг перед войной. А голос --- насмешливый, дикий, веселый, как буря, и угрожающий. Это ветер, пробивающий брешь в стеклянной музыке сфер; он хриплый, и полный, грудной, и пронзительно-звонкий, и все диапазоны ему нипочем.
Отчего поднялся ветер? Почему свистит волна, и распирает легкие лишний воздух, и нечеловеческий, хищный гортанный крик наполняет дом? Что за ночные крылатые твари перекликаются позади: "Йя-хоо, йя-хо-о!" --- и что будет, когда у окна, за стеклом, соберется целая стая?
Это Мать, это Жена, это Смерть встает ото сна, и горе миру --- беспомощному младенцу в жестоких материнских когтях.
Как успокоить любовный пыл, чем умерить разыгравшийся инстинкт страшной, нежной и неразборчивой Матери? Нужна добровольная жертва, ибо, кроме воли к саморазрушению, ничто не защитит в такой шторм. Мудрец радостно и спокойно взойдет на алтарь, и посмеется поспешности новичков-адептов, ослепленных религиозным экстазом:
"Закопайте, но свечей не ставьте,
Хороните, но песен не пойте..." ---
уверенная, суховатая даже, инструкция единственного жреца, знакомого с ритуалом. Совокупление со Смертью никого не оставляет прежним --- но ему ли бояться рождения заново?
"А потом ты пошел по лугу,
И трава под ногами приминалась,
И следы на песке оставались,
А мы все тебя хоронили...
Обряд удался, хотя неопытные шаманы, быть может, перестарались. Мир --- пестрая живая иллюзия; чтобы обрести в нем вес, достаточно себе это ясно представить.
Если на клетке слона написано "буйвол", не верь глазам своим. Говорится --- похороны, поется --- жертвоприношение. Ни одна живая, настоящая вещь в этом мире не соглашается соответствовать мысленному наброску ее создателя. Все, что написано точно по плану, мертвой буквой лежит на складах рассудочного сознания --- и дурно пахнет. Хорошо бы, действительно, закопать где-нибудь этот мусор без лишнего шума, не зажигая свечей.
III
Что по ту сторону и как до нее добраться.
"За океаном знаний и боли --- тихая речка светлой надежды. Если по ней плыть..."
А видели, наверное, уходящие корабли, скорее --- фелуки или шлюпки, ведь плывут в них по одному. Потому гитара идет звенящим перебором, тихо и плавно, на ударных --- металлические тарелки шелестят, как жесткие крылья, и песня течет такая печальная.
"Не знать яростных песен," --- голос, высокий и удивительно чистый, набирает силу, увлекая за собой инструменты. Но на реке, вытекающей из океана, не будет шторма: ее прозрачные воды не принимают соленых волн.
"...то приплывешь туда,
где каждый лик светел..."
Музыкальный фон дает трещину: меняется ритм. Речка течет спокойно. А наблюдатель, оказывается, все это время стоял на плоту у самого устья, и теперь его уносит назад, в океан.
И фонетика на этом месте --- захлестывающая и отступающая, великолепно-пронзительная, голосу под стать:
"неясыти кружатся за решеткой,
перепел перепил много солнца..."
Даже на уровне чистого стихосложения, неясыть --- ночная птица --- замечательная поэтическая находка, фантастический звуковой и образный оборот.
Дальше по тексту --- не столько стихи, сколько фантастика:
"и разлетается одежонка
от слишком слепящего солнца..."
Действительно, один человек, автору песни едва ли известный (потому что англоязычный), выдумал огромные парусные космические корабли, которые набирают скорость в пространстве под давлением света ослепительно ярких звезд.
"белыми ресницами хлопает слава,
ее плоское тело раздувает ветер..."
Это, наверное, что-то вроде Всепревращального Полотнища девочки Элли и дядюшки Чарли --- саблезубых тигров пугать.
А дальше --- снова стихи, и снова --- поразительно сильные, невероятные строки:
"В моем доме давно поселился ветер,
Выдувает стекла, выбивает двери,
В моем доме пусто, там сорваны двери,
И заходят птицы, и влетают звери,
В темноте озираясь, ищут выход,
И не находят двери...
В моем сердце пусто, там сорваны двери,
И заходят птицы, и влетают звери,
В темноте озираясь, ищут выход,
И не находят двери..."
На ударных появляется барабан. Стук в стены, глухой и безответный, тонет, исчезает в пыли разрушенной обстановки, в сухой, бескислородной крови.
После этого текст распадается на странные обломки, короткие, кусочные образы, и мощная волна музыки их несет.
"Бескровные губы шепчут обет,
Живые Боги летят на свет..." ---
неожиданно яркая вспышка среди мокрого дерева и черненого серебра увядших вещиц. И песня в конце превращается в чистый голос: волна ушла далеко, и пестрых, осязаемых слов уже не видать.
IV.
Бесконечные и печальные.
"Бесконечные ангелы" и "Печальные ангелы" входят вместе, но никогда --- друг за другим, почти во все концертные программы "Рады и Терновника". Рада объявляет их так:
"Ну вот, были Печальные ангелы, а сейчас будут Бесконечные. Почему так много ангелов? Как вам сказать --- что видим, про то и поем. В Индии, скажем, куда ни посмотришь, слоны ходят, а у нас в России повсюду ангелы летают," --- и смеется.
В "Печальных ангелах", однако ж, есть что-то от индийского колорита: пестрый ковер инструментальных партий, волны эмоционального напряжения идут от разных источников, нигде не гасят друг друга, нигде не накапливаются. Голос движется сам собой, серебряной нитью по пестрому фону.
"Печальные ангелы в сумерках спят,
Печальные ангелы пьют кагор,
Печальные ангелы смотрят сквозь дым,
Как догорает уютный их дом..."
Фонетически, и интонационно, начало яркое: красивая аллитерация на "с", "к", "р", ритм мелькающий, игровой, анафорическое "печальные ангелы" наводит на мысль о прошедшем веселье, как будто искры пляшут над догоревшим уже костром.
"Печальные ангелы видят сны,
не помнят зла, не творят добра,
за их окном всегда
первый день
зимы.
Когда все ушли на небо и в рай
они остались, встречая смерть
со скорбной душой смотреть сквозь огонь
в их глазах поселился печальный
свет."
Архетип, вызываемый к жизни этими строками, кажется отчетливым и знакомым. Толкиенские эльфы Среднеземья, не откликнувшиеся на зов Валаров, Первый Круг Ада у Данте --- та же остановка во времени, то же отрешенное невмешательство, тот же отказ от рая, та же печаль. Динамическая неподвижность рисунка, мистический груз прошлого, вычеркнутого из главного временного потока, печальный свет, поселившийся в глазах, --- все это вместе похоже на Рублевскую Троицу.
Но такие подробности, как "роса на крыльях", "узкие плечи", делают ангелов с музыкальной картинки существами вполне осязаемыми, чуть только не из нашей фауны. "Печальные ангелы в сумерках спят," --- как ночные обезьяны, или лемуры Нового Света, или как зачахший в неволе перелетный ангел у Маркеса.
"Бесконечные ангелы" --- это и есть, наверное, записки путешественника, короткий отчет об астральной прогулке по изломам кристаллических линз прозрачного пространства:
"Бесконечные ангелы пылью алмазной в стекло,
на сплетеньях цветов зарождается новая жизнь,
пробуждение в доме разбитом немое кино,
скованы мышцы, когда над постелью паришь..."
Реальность, явь --- это совокупность жестких границ, навязанных бодрствующему гражданину общественным сознанием. Напротив, сон --- время свободы для летучей души, когда метафоры обретают полнокровный смысл:
"Пушистые волосы ты заплетаешь в венок,
С них облетает пыльца, унося имена..."
И, как бывает во сне, когда один и тот же предмет может представляться одновременно клочком бумаги, мокрой змеей и стихотворной строкой, органы чувств обмениваются возможностями:
"Замерзшими пальцами видишь тепло южных стран,"
или:
"Где же ты, шумно-прекрасный запах листвы?"
В конце --- импровизация голосом; отрывистые, струнные звуки.
V.
Сидели наши души...
Эту песню, на первый взгляд, нельзя трактовать иначе, как возврат к огненному язычеству времен "Графики". Голос взлетает на пределе человеческих возможностей, колдовская сила бьет ключом, заклинание элементов совершается под ритуальную музыку. Замысел шамана, быть может, опасный, не разгадать: действо разворачивается на высших --- и глубочайших --- уровнях, и описать его возможно разве космическим языком.
Но как быть с запахом клена и полевого дурмана, с блекло-золотой и бронзовой вязью времен Крещения Руси:
"Погляди глаза в глаза
от рожденья до креста
безоглядна и проста
мука смертная" ---
и позднее, возвращение к тому же ритмическому узору:
"Без начала, без конца,
без исхода, без креста
загорелого листа
книга темная,
Целый день ее листал,
не нашел, чего искал,
оглянулся и пропал
в тихом омуте..."
Действие происходит в ту эпоху, когда люди и бесы --- известно, кто водится в тихом омуте --- жили бок-о-бок друг с другом и, по необходимости, обыкновенно хранили нейтралитет. Артефактами тоже делились, и в каждой книге были различные знаки для тех и других, и сообщалось разное. Немало находилось, должно быть, и смешанной крови: во мраке времен как отличишь себя от соседа. Эти, вероятно, могли читать на двух языках.
Есть еще такой эпизод, из жизни спиритуалистов прошлого столетия:
Наши души за столом
тихо смотрят на огонь,
покидают этот дом
солнечным зайчиком... ---
только изложенный с позиции приглашенного.
Магическое пространство, насыщенное образами из разных времен и верований, замкнулось петлей: заклинающий духов, уплывая в плодородное хаотическое Ничто, возвращаясь сквозь "глубь заветную" зыбучих веков, летит на свет огня --- на собственный зов.
VI.
Заключение.
Есть архетип Исчезающего Города (город надменных купцов из "Путешествия Нильса с дикими гусями", столица Мельнибоне --- и ее призрачный двойник --- у фантаста Муркока), есть архетип Города-Вселенной ("The Yage Letters" Берроуза), и они сливаются вместе в песне Майка Науменко про Город N. Такие настоящие, первичные образы, не поддельные и не с чужого плеча, всегда действуют --- своей терпкой, пронзительной свежестью и древней глубиною корней.
На записи Live'97, живого концерта группы "Рада и Терновник" (Радио "Ракурс"), одиннадцать песен, одиннадцать зарисовок маршрута, каждая из которых способна рассказать о путешествии в целом.
Один из ключевых образов --- дом, он же могила (домовина, гроб); быть может, ловушка ("в моем доме пусто, там сорваны двери, и заходят птицы, и влетают звери...), с остановкой во времени ("Печальные ангелы"). Так в кельтских мифах герой попадает в сумерки в странную хижину, несколько дней гостит у ее хозяйки, очень красивой и юной девушки; несмотря на ее предупреждение, уходит в родную деревню --- и там узнает, что снаружи прошло сто лет, что все его друзья и родные умерли, и дом приютившей его красавицы был вовсе не дом, а могильный курган.
От этого же узла, "дом --- могила", идет другая цепочка: --- смерть --- выход из-под земли, новое рождение ("...проникнув в землю, мы домой вернемся, хромая и баюкая ушибы, и в кровь разбитый лоб подставим солнцу; мы будем пить его лучи, мы будем живы" --- из песни "Нас сторожат"; тж. "Похороны").
Образ дома связан с петлеобразным движением, по паутине путей, вверх-вниз по перекрестьям ("На перекрестках смеялись и пели, на перекрестьях падали вниз" --- из песни "Глядя в воду, видели небо"). При таком движении верх и низ переходят друг в друга, потому что прямая смыкается в кольцо: "...уходя в сырое небо, где бредут по днускитальцы" (песня "Камни"; курсив мой --- Ю.Ф.). Напротив, простое движение вперед, соответствующее линейному временному потоку, воспринимается как нечто агрессивное: "Камни катятся по свету <...>, попадая в чьи-то раны, прорастая лебедою", "камни засыпают душу", напрасное: "камни засыпают море --- море выступит наружу" и, по сути, ненастоящее: "...проскользнув незримо в небыль, былью поиграв ночною напоследок..."
На перекрестьях, где верх равен низу, пальцы могут видеть, запах бывает шумным, глаза распевают песни ("больными глазами смеялись и пели..."). "На земле обетованной" поющие старушки "с рожденья слепы" --- как бог Один был слеп на один глаз, позволявший ему видеть изнанку мира. "Очи их не видят солнца --- солнце в их груди заснуло..."
...В чистом поле на окраине столичного города стоит дом. И не дом, а невзрачная хижина: крыша прохудилась, покосились деревянные стены, бревна грибком поросли. Нехорошее это место: на восьмое марта участковый забрел туда пьяненький, и окружили его возле дома мертвые трупы, начали выть и по-всякому безобразничать. А в другой раз пойдешь, если вечером, дом прямо стоит, и дверь в нем приоткрытая, голоса слышны и свечи горят. Постоишь рядом --- поднимется ветер, и свистит ветер в чистом поле, и высокие пляшут тени: что для честного человека плохая погода, то у них считается самая наилучшая музыка, то есть чтобы плясать. А приехали служащие, устроили там пикник. Так тогда, говорят, никакого дома и не было, пустое место одно, лужа навроде. Ходили вчера смотреть, может, снесли его; нет --- стоит, где стоял. Окно большое паутиной затянуто, и там в нее волосатый паук муху поймал.
Юля Фридман
Адрес электронной почты защищен от спам-ботов. Для просмотра адреса в вашем браузере должен быть включен Javascript.