Рассказы о жизни группы

В Орехово-Зуево мы поехали часам к двум - на настройку. Играть же мы должны были то ли в восемь, то ли в девять вечера. Настроились, пошли в громадную, одну на все группы, гримерку на втором этаже. Там еще стояла лошадка карусельная посередине. Анчевский принес красной рыбы - горбуши домашнего засола и почему-то у нас было запредельное количество водки. Пили мы ровно до начала концерта. Гурьев, как организатор, был в зале и всего этого безобразия не видел. Гурьев знал, что водку я не люблю. Картина следующая - сижу я в кресле за кулисами, минуты три до выхода на сцену, сижу, потому что стоять не могу. Подлетает заботливый Гурьев с бутылкой "Алиготе". Гурьев знал, что перед концертом я волнуюсь и хорошо мне дать немного вина - чуть ли не зубами ее открывает и дает мне. Я ее беззвучно, из горла выпиваю и выхожу на сцену. То, что это вино, я к тому времени не понимала - просто директор принес нечто. Что надо выпить. Я выпила. Группе концерт очень понравился. Отыграли мы почти в полной тишине. Народу в зале было мало и те, кто присутствовал, не понимали ровным счетом ничего. По сцене носились очень радостные музыканты, очень активно что-то делали. Потом выяснилось, что перед фестивалем главный организатор Кушнир, у которого это был один из первых крупных фестивалей, позвонил Гурьеву и спросил, что обычно забывают организаторы фестивалей? Гурьев долго думал, потом обьяснил, что организаторы фестивалей как правило забывают об удобстве музыкантов, находящихся на сцене. Мол, звук в зале делают, а про звук на сцене забывают. Поэтому на сцене - для полного удобства музыкантов - должно быть несколько мониторных линий, обязательные мониторы для барабанщика и хороший звук. На сцене у нас было восемь мониторных линий - случай невиданный - обычно три, ну, максимум, четыре. Звук был запредельно громкий. В зал шли какие-то захудалые порталы, так как почти все оборудование располагалось на сцене. Зрители, конечно, что-то тоже слышали, но понять пафос и выражение лиц музыкантов просто оглушенных ревом своих инструментов, они не могли. После фестиваля народ, отсматривавший видеозапись, абсолютно не мог понять откуда взялся пристойный звук. Просто видеокамера стояла на сцене... Обратно мы ехали в пустом вагоне электрички и дружно пели "Смокву". Интересно то, что все остальные группы, тоже возвращавшиеся в Москву пели почему-то чужие песни. Этого мы не понимали.

На "Интернеделю" мы поехали в странном состоянии - у меня была ангина, у Анчевского - грипп, у Реброва какой-то гепатит. Реброву врачи сказали, что ему надо лежать в больнице и не пить спиртного. Серега, к тому времени уже охристого цвета лица, написал им - врачам - бумагу, что он сам отвечает за свое здоровье, а врачи его обо всем предупредили. Так мы и поехали. На площади Ногина нашу группу совместно с "НОМом" и всяческими иностранцами, которые не играли на фестивале, а ехали собственно на "Интернеделю" загрузили в автобус и повезли в аэропорт "Домодедово". Ехали мы долго почему-то. Когда приехали, люди отвечающие за нашу отправку, заглянули в автобус, посмотрели на мертвецки пьяный "НОМ" и с нормального входа наш автобус не пустили. После этого, мы долго обьезжали аэродром вокруг по какой-то невнятной дороге, вьехали прямо на посадочную полосу и загрузились в специальный самолет, с автографом Аллы Пугачевой на внутренней стенке. Я до этого на самолетах никогда не летала, потому что безумно их боялась. Гурьев мне сказал, что бояться не надо и выдал бутылку красного вина. Я села на столик, за которым полагалось наверное листать журнальчики и стала пить вино. Самолет поднимался. Подбежала бортпроводница и стала мне по английски что-то обьяснять, полагая, что русский человек не может сидеть на столе, в то время, когда самолет набирает высоту. Я на нее смотрела с искренним интересом, не понимая ни слова. За моей задницей Гурьев с Сучилиным играли в "дурака". Через какое-то время оживились "Номовцы" и стали зверски пить, бегать по самолету и что-то у всех спрашивать. В салон вышел пилот, посмотрел на безобразие и ушел обратно в кабину. Играли мы в первый день - √все больные, невыспавшиеся, ничего не понимающие. В самолете еще договорились с Сашей Ворониным, который играл на саксофоне на сучилинском альбоме, что он поиграет в "Не уходи". Отыграли, как ни странно, очень здорово. Следующее выступление у нас было на гала-концерте, то есть, примерно через неделю. Со скуки, Анчевский разобрал трехпрограмный радиоприемник, стоявший у него в номере и сделал из него мониторчик для гитары. На досуге мы сочинили "Город Лефти" и "Последнюю" - это то, что потом вошло в альбом "Графика". По вечерам группа играла в местном студенческом клубике за пиво и сигареты. Еды было вдоволь - особливо всякого мяса - кормили нас в местной столовой по принципу - сколько сможете сьесть. Ребров, почему-то выздоровел. Наверное, потому, что ходил везде с маленькой рюмкой коньяка "Белый аист". На гала- концерте с Сучилиным играл Ребров и был необыкновенно крут. По утрам, народ пробуждался от радостного декламирования Курова - "Вместо чая утром рано - водки теплой два стакана", иногда следовало продолжение -"вот какой рассеяный с улицы Басеянной". Водки и "Белого аиста" было очень много. Дело в том, что кроме нас и Сучилина никто из музыкантов не удосужился прочитать внимательно програмку "Интернедели", которую нам выдали по прибытии в Академгородок. Поэтому, никто и не знал о праздничном фуршете в местном ресторане. Мы программу прочитали и на фуршет пришли. Очень долго ждали, пока какой-то министр из Испании говорил речь. Потом, Глебушка не выдержал и, как ему показалось, тихо - для своих - открыл бутылку шампанского. Давно уже истосковавшийся народ, только что не прокричал "ура" и ринулся к столам с едой и шампанским. Министр пытался что-то говорить, хотя все решили, что Глеб главный и аккуратный шлепок шампанского был воспринят как сигнал к началу празднества. Тут же заиграл квартет из скрипочки, мандолины, гитары и, кажется, флейты - играли что-то псевдо-средневековое. Министр расстроился и присел на краешек стола, ровно в лужу из шампанского. На подоконнике стоял "Белый аист" и водка, которые мы аккуратно сложили в большую гурьевскую сумку и потом пили и меняли у местных бабушек на сигареты.

Некий полуподвал на Вернадского запомнился историческим знакомством с Кириллом Кацем (он же Кирилл Якимец) - поэтом, писателем, дипломированным философом, стебщиком - вокалистом группы "Чердак Офицера". На заднике небольшой узкой сцены висел плакат с изображением эрегированного фаллоса - я попросила плакат снять или сама даже сняла - не помню. Кац обиделся, но послушав группу все простил. Потом, какое-то время говорил, что вот надо мол вместе выступать - по принципу противоположностей в их единстве. Потом Кирилл сделал со мной два интервью - для порногазеты "ЕЩЕ" и "Литературной газеты".

На дне рождения "Пацифика" - в миру обозревателя телепрограммы "Пресс-Экспресс" мы познакомились с Вадимом Прудниковым. На протяжении примерно трех лет Вадим снимал почти все наши концерты и дарил фотографии пачками. Вадим был оператором мультфильмов и директором панк-группы "Катетер". Нежная любовь к "Катетеру" странным образом совмещалась в его обширном сердце с не менее нежной любовью к нам. Сейчас - последние пару лет - Вадим периодически лежит в "Кащенко" - последствие слишком бурно алкоголической юности. Печальным воспоминанием об этой акции было то, что тогда Ребров отыграл с нами последний концерт. Юридически он сформулировал причину ухода из группы как необходимость заработать денег на строительство сгоревшей летом в Кратово родительской дачи. Через какое-то время Сережа закончил какие-то курсы и устроился продавцом в Шереметьевский магазин duti free. Нынче, Сережа работает в А&О "Графика" дизайнером и оформляет нам диски.

Летом произошел квартирник дома у Владимира Перцева - Перцев, немолодой человек, устраивавший квартирные концерты и писавший их еще когда мы были маленькими. Я играла на акустической гитаре, Володя Анчевский на электрической, Данила все это дело рулил. По мотивам концерта была выпущена аудио кассета "Пусть Будет Так" - названная по первым моим словам на записи - я послушала звук своей и вовкиной гитары и, обратившись к Даниле, произнесла эти слова. На концерте присутствовала панковская группа "Катетер", состоявшая из официозных дядек, певших в свободное от работы время песни про педофилию и гавно. С "Катетером" потом завязались тесные творческие контакты - Анчевский в одной из песен "катетеровских" прописал длинное фуззованное гитарное соло. Кассета "Пусть Будет Так" была выпущена в количестве десяти экземпляров, каждая с оригинальной прудниковской фотообложкой.

Про наш совместный концерт с "Вежливым Отказом" помнится, что за пару недель до концерта, Гурьев поинтересовался, почему гитара "Гибсон" Анчевского не очень хорошо звучит на сцене. Анчевский обьяснил, что вот апппаратура везде плохая и можно конечно немного исправить дело хорошей примочкой, да только где же взять на нее денег. Гурьев позвонил мне вечером и мрачно сказал - "Пока Анчевский не купит примочку - на сцену не выйдет". Как ни странно, подобные драконовские методы возымели действие - за три дня до концерта Анчевский пришел на репетицию с очень навороченным (для того времени) процессором. Кажется, разобраться в нем он толком не успел - посему звук был не намного лучше чем обычно, но играли все очень воодушевленно. В воздухе пахло интригой.

В Питере мы выступали в двух прямо противоположных клубах - "Там-Таме", который держал Всеволод Гаккель - с очень дешевыми билетами, панковской и слегка хипповой публикой, пришедшей на безумно тогда популярный питерский "Югендштиль" и официозном "Инди клубе" - Доме Культуры с залом и дискотекой. Как ни странно, дорогу нам оплатил нищий Гаккель и выступили мы в "Там-Таме" намного удачней чем в приличном "Инди" с хорошим всем - звуком, сценой и так далее. После этого, Гурьев надолго уверился, что чем хуже аппарат - тем лучше - музыканты злятся и играют хорошо, а нормальные условия развращают. В Питер с нами поехал Илья Одиноков, к тому времени пытающийся создавать самиздатовский журнал "Обморок" и юридически считавшийся нашим администратором, а Гурьев - директором. На практике это означало то, что Гурьев придумывал где нам играть, а Одиноков ходил и спрашивал где гримерка. Впрочем, в Питере Илья был полезен, так как мы жили у Кати Борисовой - питерской журналистки, ныне пишущей, в основном, в "Фуззе", а тогда известной своими статьями в самиздате и рок-газете "Энск". Катя при этом была в Москве и надо было сидеть с ее маленькой дочкой. Вот этим и занимался Илья - он помногу часов играл в "дурака" с борисовской дочкой. В Питере мы познакомились с мистиком Алексеем Курбановским - работником "Русского музея" и поклонником всякой мрачной музыки. Обычно он подписывал свои статьи как "Ку-Ку". В "Там- Таме" было забавно то, что общая обстановка была стремной - толпы народа в кожанках, все полупьяные и говорят очень громко, но в Москве в таких местах бьют пустые бутылки - хорошо если не об голову соседа, а там как-то все спокойно.

У Глеба Анверовича Гусейнова был папа - Гусейнов. Папа был директором КСПК "Останкино" - по-русски говоря, парка культуры и отдыха, что позади телецентра. Когда-то, этот парк был имени Дзержинского. Ленин в этом парке устоял несмотря ни на что, также как и карусель с деревянными лошадками, а вот колесо обозрения демонтировали. Про этот парк и окрестности очень подробно написано у Владимира Орлова в "Альтисте Данилове" и "Аптекаре". В пруду местном водятся золотистые караси и утки. В местных киосках и шашлычной работают курды, которые там иногда празднуют свадьбы - женщины танцуют несколько часов подряд в кругу, мужчины едят в шашлычной, дети катаются на лошадях. Папа Глеба решил на день города устроить выступление нашей группы в деревянном павильоне, где было приличное кафе и сцена. Кажется, даже нам за это деньги платили, но мы бы и без денег играли - мы тогда очень хотели иметь свою репетиционную базу и точили зубы на железный павильон с игровыми автоматами - наполовину пустующий. Вот, в день города, мы и играли в этом павильоне - за столами сидели немногочисленные знакомые, проживающие в районе Останкинской телебашни, поодаль сидела местная мафия и вела свои местные переговоры, поэтому нас просили играть не очень громко. У мафии большой успех имела композиция "Шотландская плясовая". Потом кто-то - кажется все-же тот же глебовский папа, попросил сыграть блюз. Начальству отказывать было нельзя. Группа задумчиво играла "Смокву", а я пела какой-то невнятный набор слов, периодически повторяя имя Джонни - чтобы было ясно, что это блюз. Ну там - "Джонни - где же ты, что делать, любовь твоя, любовь моя" - в общем, то, что я пела было абсолютно неважно. Песня пользовалась успехом. После концерта, часов в десять вечера, мы попросили включить нам "Ромашку" и долго кружились, распевая "Смокву". Правда, про нас забыли и кружились мы слишком долго, поэтому пели не все время, а только вначале. После "Ромашки" мужская часть коллектива устроила показательное купание в архигрязном пруду рядом с Телецентром. Купались молодые люди в голом виде с веселыми криками "Рада!" В 
деревянном павильоне потом устроили дискотеку и в какой-то момент павильон сгорел вместе с хорошим аппаратом. Мы поставили замок в железную дверь пустующего железного павильона и несколько раз там отрепетировали, но он вскоре оказался нужен. Нас таки пустили репетировать в другое помещение, но с определенным условием - взяв заложников. Нам выдали половину деревянного барака - две комнаты с кладовкой, это было официальное помещение для инженера и телефониста. Телефонистом у нас бессменно работал Глеб, а вот его начальники менялись - Куров, Прудников, Анчевский. Под конец, там работали Анчевский с Брилевым. У Брилева тогда тоже образовывался коллектив - из его жены Светы Швейкиной - портнихи из Дома Зайцева, Брилева, двух товарищей из военного оркестра. (Швейкина потом ушла в староверки). Иногда, у нас репетировали друзья и товарищи - Наталья Маркова (у нее в какой-то момент играл на барабанах Куров, он же потом волевым звонком Гурьеву обьявил группу Марковой распущенной, в результате чего Наташа не сыграла на "Индюках 94" и на какое-то время увяла), "Акклюзия", "Барышня и хулиган", "Чистая любовь".